"Поскольку психологическим ядром пациента при депрессии, сопровождающейся суицидальными намерениями, является чувство безнадёжности или распространённое негативное ожидание, то психотерапия, вероятно, оказывается более эффективной, чем фармакотерапия, в процессе лечения таких пациентов. Так как у многих пациентов с суицидальными наклонностями стремление умереть и чувство безнадёжности возникают в связи с неразрешёнными жизненными проблемами (люди с суицидальными наклонностями часто преувеличивают степень тяжести проблемы и порой самые заурядные проблемы воспринимают как неразрешимые), то в этих случаях когнитивный терапевт должен научить пациента, во-первых, находить иные способы решения проблемы, помимо суицида, и во-вторых, отвлекаться от мыслей о самоубийстве, применяя те или иные техники отвлечения внимания. Если же у человека есть реальные причины для отчаяния (например, пребывание на грани нищеты или наличие серьёзного заболевания), нужно принять меры социального порядка". /Википедия/
ПРАКТИКА ПОМОЩИ В СИТУАЦИИ ЮВЕНИЛЬНОГО СУИЦИДА
ИНТЕРВЬЮ "НОВОЙ ГАЗЕТЕ"
Меня нашли они в Интернете, исходя из принципа - единственный, кто дает внятно - конкретные рекомендации в настигшей стихийной беде. В беседе провели час, в статье прозвучала, наверное, лишь половина доброго насыщенного взаимо-общения:
КОРР — Неутихающая волна детских суицидов активно освещается в СМИ. Некоторые издания так увлекаются подробностями, что невольно, по моему ощущению, популяризируют добровольную смерть, недаром в последнее время детские суициды происходят почти ежедневно. У подростков как будто происходит героизация суицида. Вот он думает: «Обо мне никто не знает, всем на меня наплевать, а я вот сигану из окна, и все газеты напишут, и мама рыдать будет».
ДОК — Это действительно так. Когда в XIX веке вышел роман «Страдания юного Вертера», заканчивающийся самоубийством главного героя, 200 человек в Европе свели счеты с жизнью, потому что это было красиво, это было популярно и вызывало сторонний интерес к собственной персоне. В каждом заложено чувство собственной важности, и, если его невозможно осуществить другим путем, можно пойти и на самоубийство. Это опасная вещь. Недаром общество табуирует суицид, но не в строгом смысле, а просто оставляя его за скобками нормальной жизни. Возможно, эта лавина в какой-то степени сейчас и образовалась благодаря смакованию, подробностям, фотографиям. Газеты будто выполняют социальный заказ — раз люди интересуются, дадим продукт.
КОРР — А как относиться к шантажу суицидом? Вот ребенок говорит родителю: «Не сделаешь, как прошу, я прыгну из окна». Это вообще нужно принимать всерьез или лучше игнорировать? Как сделать, чтобы провокационная история не реализовалась в конечном итоге?
ДОК — Это стоит воспринимать, но не как симптом у ребенка, а как семейную патологию. Значит, что-то в семье не так, если практикуются методы суицидального шантажа. Это диагноз родителям, это сигнал для переформатирования семейных отношений. Тут родителю нужно вглядеться в себя. Родители очень часто хотят видеть своих детей как воплощение собственных проектов. И при этом в упор не видят реального ребенка. Его в такие минуты спросить надо: «Родной, что не так? Давай поговорим», а не отмахиваться: «Ну и прыгай!»
С ребенком, который находится в кризисе, который пусть и в шутку озвучил это намерение, нужно как можно больше разговаривать — не меньше часа в день. Разговаривать обо всем, и чем разнообразнее темы, тем больше дезактуализируется возникшая патологическая мысль.
Суицидальное поведение — это сужение сознания. Один-два раза в жизни каждый отвечает на вопрос: «А стоит ли жить?» Но когда эта мысль становится определяющей, это означает, что сознание заходит в какой-то тупик, поэтому необходимо этот тупик разрушить, попытаться вызвать интерес к каким-то жизненным возможностям.
Второй шаг — солидаризация. Нужно объединиться с ребенком в каком-то деле, пусть и незначительном. Ну хоть кино какое-то вместе смотреть, музыку слушать, дело какое-то бытовое сделать… Чем больше мы соединяемся с ребенком, тем меньше у него шансов задуматься о крайних шагах. Для ребенка очень важна солидарность, сопричастность с взрослым. Это значит: он не одинок. Не одинокий человек не пойдет прыгать с 16-го этажа.
КОРР — А может, для подростка естественно состояние одиночества?
ДОК — Нет, одиночество патологично. Оно либо удел сильнейших, либо декомпенсированных натур. Поэтому всё, и информацию, и самоидентификацию, следует проживать и переживать с кем-то вместе: с друзьями, родственниками, родителями. Одиночество для неокрепшей натуры губительно. Есть в суицидальной психологии понятие «социальная сеть». Это не виртуальная сеть. Мы просим подростка нарисовать на листе бумаге, как и на какой дистанции он соединяется с другими людьми. Иногда он себя в уголочке рисует, соединенным с кем-то одним вдали. Надо понимать, что чем более многообразна эта сеть, чем конкретнее и рельефнее система взаимосвязей, тем ребенок более застрахован. Оптимизировать ее в реальной жизни, а не заменять в виртуальных сетях, — задача для того, кто хочет воспротивиться суициду.
КОРР — Как вы думаете, почему дети из социально сохранных семей, внешне благополучные, сводят счеты с жизнью? Или это внешнее благополучие ничего не означает?
ДОК — Это благополучие может быть просто ширмой. Мы не знаем, что происходит внутри. Я работал волонтером в интернет-проекте «Выбери жизнь». Нам шлют письма подростки, молодежь, а мы отвечаем на них. Недавно пришло письмо от молодого человека из благополучной семьи: «Я живу в маленьком городе, где все друг друга знают. Но вот мне кажется, что я гей, потому что хорошо учусь и не очень люблю спорт. А родители все время мне говорят: «Будь мужиком, займись наконец спортом». И порой мне становится невыносимо так, что я чувствую, что выхода нет». Отсутствие понимания собственного ребенка — ключевая проблема. А родители еще и не понимают особенности психологического взросления, которое у подростков происходит через закономерную оппозицию родителям, через отталкивание. Категорические запреты с родительской стороны только подольют масла в огонь. Старшее поколение точно знает, чем ребенок должен быть, и неохотно воспринимает, что он хочет. Этот диалог на тему «Должен и хочу» во многих семьях просто невозможен. Работает только «должен».
КОРР — Почему дети не боятся смерти?
ДОК — Возраст не позволяет детям адекватно, всерьез воспринимать понятия «жизнь — смерть». Публикуемые в СМИ отрывки их переписки из социальной сети только подтверждают их кокетничанье со смертью. Интересно с запретным поиграть, пощекотать нервы. А нервы-то обнажены, а здравого смысла-то ноль. И нет здоровой жизненной инерции, понимания, что жизнь сама по себе классная вещь и, по сути, альтернативы ей нет, как бы сейчас она плоха ни была. Подростками момент ухода из жизни воспринимается как один из выходов. А потом вроде можно и еще что-нибудь выбрать. У раннего Гребенщикова есть песенка: «Я б пошел туда, да только там страшней, чем здесь». Осознание того, что мир небытия может оказаться значительно хуже, чем самый трудный жизненный путь, у ребенка отсутствует. Потому что он недостаточно, если хотите, укоренен в жизни. Он недостаточно жил, видел, ощущал, чувствовал.
КОРР — И страдал?
ДОК — И страдал в том числе. Страдание — непременный атрибут становления, взросления, обретения достоинства.
КОРР — В каком возрасте осознается ценность жизни? Когда проходит это лихорадочное заигрывание со смертью?
ДОК — Я думаю, как только человек начинает отвечать за себя. Отвечать за себя — это взять в свои руки собственную безопасность, материальную, эмоциональную, физическую. Несчастные дети, которые покончили с собой, еще не почувствовали вкус к самореализации, они жили за счет родителей, на что-то рассчитывали, что-то недополучали… Когда человек начинает ощущать себя хозяином своей судьбы, привлекательность суицида резко падает. Ему становится интересно с самим собой. Он поймал кайф самоосуществления.
КОРР — Опасно говорить прикладные вещи… и всё же. Вот если телефонный звонок, а на другом конце провода сообщение: «Я решил уйти…» Что делать? Как среагировать правильно?
ДОК — Сразу представить себе, что делает тот человек на другом конце провода. Он самим фактом звонка сообщает, что все-таки ждет помощи. На Западе существует профессия — переговорщик. Но, даже не имея никаких навыков, нужно понимать следующее. Во-первых, даже если вам говорят, что «всё уже решено», это все равно просьба о помощи. Звонящий очень хочет, чтобы его услышали. Во-вторых, нужно попытаться вытащить человека на диалог. Спросить: «Что надо сделать сейчас, чтобы ты изменил свое решение?» Ответ, скорее всего, будет нереалистичен, начнется торг, и в ходе этого торга есть шанс разговорить его. Вспомнить старое, пробросить перспективу в будущее. Одним словом, снизить интенсивность действия «здесь и сейчас». Просто сбить адреналин напряжения. Это работает.
КОРР — А что не работает?
ДОК — Не работает насмешка. Не работают короткие максимы: «Не делай этого». Когда человек в зашифрованном виде говорит: «Меня скоро не будет», он бросает вызов: «А что вы сделаете, чтобы я изменил свое поведение?» И нужно сделать так, чтобы он заинтересовался. Это практически стопроцентный шанс на спасение.
Несколько лет назад я стал виртуальным свидетелем суицида. Парень, сидя на крыше с компьютером, сообщил в интернете друзьям о решении уйти из жизни. Написал: «Вот я решил напоследок поговорить с вами». И посыпались насмешки, а в виртуале, когда всё обезличено, глумление значительно проще, чем в реальном мире. Были и формальные призывы: «Да что ты, да не делай этого…» Не нашлось ни одного человека, который бы ему сказал: «Что сделать, чтобы ты передумал? Я сейчас приду». Надо понимать, что любое указание человеку на его одиночество ведет к терминальному результату, любое обозначение объединения минимизирует возможность ухода.
Если бы этот парень в минуты фатального решения услышал слова: «Я тебя люблю, ты мне нужен», это бы здорово притормозило его. Но ему за три часа общения с друзьями никто не сказал этих слов.
КОРР — Призывы просматривать социальные сети подростков могут быть полезными?
ДОК — Отслеживать поведение школьников в социальных сетях — идея неконструктивная. Попахивает тотальным контролем за поведением. Практика помощи ситуации ювенильного суицида:-( Готовить спешно индивидуальных школьных психологов — тоже утопия - столько участливо-компетентных людей не сыщется... Еще детекторов лжи для подростков не хватает...:-)
Не тот человек подросток, чтобы со школьным психологом о чем-то разговаривать. Школьный психолог должен работать прежде всего с родителями. Я бы вообще вместо уроков основ безопасности жизни или основ религии ввел бы основы психологии в старших классах.
Объясню почему. В нашей ментальности заложена психофобия — страх разговоров о душе с посторонними, страх поделиться проблемами. На Западе — это норма. И если эту может привиться у нас, то справляться со своими проблемами они все же научатся, не прибегая к крайним мерам.